Я сижу у окна, в тишине, и смотрю, как дождь стекает по стеклу. Дождь — он всегда такой. Настойчивый, однообразный. Как воспоминания. Как сны, которые не отпускают, даже когда ты давно проснулся. 

Зовут меня Оскар Зорге Диггс. Некогда — Оз великий и ужасный. Но теперь я просто старик, с седыми висками и пальцами, дрожащими от кофе, слишком горячего для моих нервов. 

Иногда я спрашиваю себя: а было ли это на самом деле? Или всё это — просто фантазия, рожденная в голове человека, слишком долго смотревшего в небо? 

Помню тот день. Помню, как мой аэростат уносил меня прочь от Канзаса, в облака, в вихрь, в безумие. Помню, как я приземлился в мире, где всё было цветным, где деревья говорили, а ведьмы летали на метлах. Был там, был им, великим, ужасным, мудрым. 

Но я был и просто жуликом. Шарлатаном с фокусами и дымом. 

Там, в Озе, я прожил годы, десятилетия, построил дворец, правил, любил, потерял, ждал. 
Ждал только её. 

Девочку в синем платье. С собачкой. С глазами, полными чистого ужаса и чистой надежды. Дороти. 

Дороти пришла, как сон, который я уже видел, она сказала: «вы должны увезти меня домой». А я ответил: «Не могу, я не тот, кем кажусь». 

Но я улетел. Улетел один. Оставил её там. Оставил её с её друзьями, с её дорогой из жёлтого кирпича, ушёл, потому что думал — это мой шанс. Вернуться. Перезапустить. 

Потом я проснулся. 

Не в облаках. Не в корзине аэростата. 

В больнице. 

Белые стены. Запах эфира. Голоса, говорящие о коме. О том, что я пролежал без сознания почти двадцать лет. 

Не мог поверить. 

Двадцать лет? Я прожил целую жизнь — в сне, был королём, был героем, а на самом деле — я был просто телом на койке, дышащим через трубку, пока мир шёл вперёд без меня. 

Но хуже всего было то, что она пришла. 

Сначала я не узнал её. Потому что, она была взрослой. Спокойной. Грустной. 

— Не помните меня? — спросила она, — я — Дороти, мы встречались… давным-давно, вы были на ферме моей тёти Эм. 

Тогда я посмотрел на неё. Сердце билось так, будто пыталось вырваться. 

— Тогда вы были на повозке, — продолжила она. — Помогли мне вернуться домой, а ещё сказали, что меня любят. 

Да, я был профессором Марвелом. Помнил этот разговор. Помнил, как убеждал её вернуться. Как видел, как она уходит под дождём. 

Но это было до урагана. До её сна. 

А теперь она стояла передо мной — и рассказывала, что ей приснился сон. 

О волшебной стране, трёх спутниках, ведьме, о великом и ужасном. 

О том, как он улетел, без неё. 

А я сидел и молчал.

Потому что понял. 

Это был не её сон.*

Это был мой.

Который начался в тот момент, когда я увидел её — впервые, на дороге, с собачкой под мышкой, начался, когда я сказал что она должна вернуться.

И он продолжался, пока я лежал без сознания. 

Тогда я прожил её сон, был его частью, создал его. 

А она… она просто увидела его позже. 

Как эхо. 

Как отражение в зеркале, которое показывает не тебя, а того, кем ты мог бы быть. 

Может быть, сны могут передаваться. Может быть, когда один человек слишком сильно мечтает, его мечта становится чужой реальностью. 

Или, может быть, Оз — это не место. 

Оз — это состояние души. 

Место, куда попадают те, кто потерял себя. 

Потом я вернулся в Канзас, живу тихо. Иногда я вижу её — Дороти. Стареет. У неё есть свои дети, свои сны. 

Но она никогда не говорит об Озе. 

Думаю, она забыла. 

Или, может быть, она боится, что, если скажет вслух — поймёт, что это было не сон. 

Что это было наше. 

А мы так и не вернулись. 

Снова я сижу у окна, дождь стучит. 

Иногда мне кажется, что где-то там, за облаками, молодой Оскар всё ещё летит в своём аэростате. 

А я — просто тень, оставшаяся после сна, который слишком долго не хотел заканчиваться.